Visual / Scores, p.7

Анна Родионова (комментарий)

Мы знаем, что поэзия создает среды, «мыслящие среды», которые исполняют себя через письмо; но любая среда потенциально может стать изолированной колонией, местом захвата, «парализующим конверсию мысли». Поэтому поэзия не только изобретает среды, но и прокалывает их, подрывая автоматизацию высказывания.

«Visual / Scores» не нанесены поверх какой-то одной специфической формы письма или, тем более, ее истории. У них другая ставка — помнить про запись как таковую (про ее инструментальность не в меньшей степени, чем про ее уязвимость) и знать про текст то, что иное письмо даже не различает. Для этой серии записать — значит учесть все, что осталось после фильтров, структур вовлечения, оптимизации текста. Осталось немного — только «запись записи», но этого достаточно для того, чтобы вырыть направляющую воронку в экономике избытка.

В процессе этого действия, образующего серию, меняется аппарат записи. Отмечая звук в пространстве, он переключается от локальных шумовых этюдов на геокапиталистическую эхологию фрагментов. В отличие от сжатых данных, возникающих из-за проблем распределения экономических ресурсов, эти краткие записи — диверсанты в неразличимых объемах текста. Их диверсия заключается в самоподрыве — они указывают на перцепцию как на сжатие сообщения с неизбежной потерей данных, на вычисляемую галлюцинацию.

Иван Соколов (комментарий)

После почти четырёх лет поэтического молчания с момента «15 или 16 писем», которые мы знали о нём, вот три кратких фрагмента — три летучие скважины. Наводка очевидно стала более яростной: «растягивание», «паралич», «ГазПромБанк», «дезориентация» (да, мы учитываем тревожные шумы карательной машины в качестве того фона, на котором появляется эта публикация). Чего стоит и вновь обретённая ирония: «содержание смысла», — пишет этот поэт. Язык вплотную прихватывается с действительным, не оставляя ему возможности утечь под шумок. Фотосерии, кажется, бликуют в тех же внеродовых схватках растекающегося нойзом и взятого (но не снятого) контуром природных «вещей» света. Серийность здесь движется по самому острию, то накатывая какой-то ком нарративной логики, то всё-таки — выдыхаем, разжалось — растождествляя свои следы. От-слеживая.

Вместе с яростью и обострённостью социального пробуется и новое орудийное. Зависимости подвергаются «вырыванию» и «взрыванию»: забуривающийся в аффективные сгустки экскаватор сознания здесь соотнесён с радикализмом лирического СВУ, — добыча, разведка словесного материала, понятая как нарушение, прерывание ровного места, ещё никогда не была так насущна.

В новом сжатом Н. С. не просто удерживает позиции аналитической поэзии, которые во многом именно его работой и были сооружены за последнее десятилетие, — но заостряет их этическую составляющую, сопротивляясь засилью существующего. Я считаю, что в этом, казалось бы, отдельном, моментальном снимке нынешней сафоновской поэтики складывается серия движений (анти)феноменологии заязыкового, принципиальная для того пространства, которое пытается разметить «Грёза» — по крайней мере, для «Грёзы» как ею грежу я.

В «Visual / Scores, p. 7» перед нами новый, конденсированный и одновременно значительно более прямой вариант сборки (по)этического. Вместо проводившейся в 2016 году разработки, спектрального анализа «поля ситуации» (которая здесь уже остаётся «без обстоятельств»), теперь «unmining» — инвертирующее разворачивание разработки, важное тем, что оно наглядно противостоит диалектическим соблазнам разоружить разрушение и напоминает скорее бланшотианский désœuvrement, — понимать его будем, скажем, так: творческий акт как разрыв фрагментарного силами молчания (если бы внутреннюю форму «разрабатывания» возможно было оживить, это было бы именно оно). В предлагаемой разметённости тела и пространства друг по другу действительно требуются другие методы (де)конструирования языкового, которое у Н. С., как и ранее, берётся через зримое и звучащее. То, что нам было знакомо как «слишком сквозной пункт», на этом этапе уже оказалось бы слишком широкой линзой — для нового сафоновского пространства недостаточно «становиться вихрями в танцующей практике поворота».

Отсюда редукция / (ре)насыщение формы и формо(про)изводящего механизма. Об этом можно нащупать и в заглавии. В отличие от обнаруживаемого в первом наброске слова «партитура» (т.е. «разделение»), титульное score, хоть и восходит к германским насечкам, прорезям и секаторам, в музыкальном хождении акцентирует момент сведения воедино разноуровневых взаимодействий (рождаясь в тот момент, когда несколько нотных станов конфедерируются общей вертикальной чертой). По сравнению с этими «сведе́ниями», слово visual, помимо того что возвращает нас к скользящей феноменологии зрения у Н. С., предлагает ещё и куда более поливалентную модель открытого и закрытого, сечения и стяжки. «Oxford English Dictionary» любезно напоминает об одной фразе из мильтоновского «Агониста», которая в своё время потрясла и доктора Джонсона: в заключённом в камеру слепоты Самсоне только поэзия может ходить челноком между реальностью (свет-вовне) и сознанием (свет-внутрь), проницая кромешную темноту тела. For inward light alas / Puts forth no visual beam. У Н. С. эта, отчасти картезианская ситуация явно усложняется, лишаясь своих «чёрных плащей» и попадая под амплифицированное воздействие дыхания и движения — т.е. перенастраивается новым телом художника. Действительно, как можно прочесть у современного философа, новейшая нейрофизиология поясняет, что тьма, постольку поскольку за её производство как ощущения ответственны определённые клетки сетчатки, есть тоже один из режимов зрения, а не его отсутствие. Конечно, есть существенная разница между тюрьмой слепоты, прорезаемой голосом Мильтона, и свободой видения темноты — в том числе темноты тектонической, темноты самого времени.

Возможно, в этом зазоре и сквозит седьмой листок «Visual / Scores»:

— во-первых, мы обнаруживаем, наоборот, что «только поэзия-то по-настоящему, взаправду не может» курсировать в зрении огибая тело — и в честном моделировании этого разрыва без того чтобы водить нас за нос «естественными» сшиваниями перцептивного материала и заключается её последняя, этическая задача;

— во-вторых, в рассеянности сафоновского лирического корпуса в(ы/з)рывается-вызревает подкожная (раньше бы сказали, «подпольная») политика: работа затруднённо-рассеянной формы на нейрофизиологическом уровне создаёт возможность других ходов, например, в зрение-темнотой — в то озарение, которое поэт здесь пытается найти «вне предельного утверждения / языка».

готический крепостной конструктивизм

растягивание основания интеллекта

мс. сат, дыра информации

мутагенная масса (языка) пропускается через автоматический фильтр,

дополняя сломы, трещины или расколы расходящейся партитурой письма:

запись о записи данных, данных вне предельного утверждения

языка. дважды

вырыть [unmap]

числовой поток

слои фильтрации и сегменты аудиторий

парализуют конверсию мысли в ничто: определенный взгляд на ситуацию

вне обстоятельств

[.]

гул подстанции отскакивает (отклик отзвука)

от здания газпромбанка

в свой верхний спектр

геозависимости

анатомии запроса

тело, хвост и спецификатор

утверждения

:

двор и территория

affect & breath

содержание смысла

терр рта

. — склонности темпа»

замещаясь тенденцией к дезориентации, направления производят

ритмический контур / фасад тени плеча

взрывания [unmine]