Покурим над пропастью?
Там внизу Бьорк
окурок ее не задевает
а мой так вообще не тронут пламенем
таких кладут в открытый гроб
голденес ашенес
взорванный танцпол в их крови
прости, что скуден этот стол с именами
и что я не могу отделить твои волосы,
а точнее, нежность к тебе, нашедшую себе деталь,
от всей этой скорби, сочащейся из мировой культуры.
и да, мы пьем его —
темный гламур
мы пьем его утром и днем,
пьем вечерами
мы пьем его, техно детройтских трущоб,
мы пьем его ночью, пьем
этот белый трэш, идущий сквозь черное гетто
Потому что ну а как еще
и да, мы пьем твои стылые губы, Павел,
твои небесные щеки,
твой Первомай.
Доволен ли ты нечаянным захватом этого стихотворения?
Не мог бы ты за пару теплых монет
сыграть нам радость?
И вот Паша а возможно и Саша
присмотрись это Вася
ставит нам джаз
твои волосы неотделимы от радости, сочащейся из сердца мира
мой стол с именами скуден
и похож то ли на помойку
то ли на небольшой ковчег —
раньше такие вопросы решала не девушка, а ее отец
вот и ты позвони Аркаше
и послушай, что скажет сосна, или дуб, или вишня
*
—
Жижеку вырывают ногти
и на каждом из них что-нибудь написано
например, такое:
«подлинная причина ее желания — это крест,
что вытатуирован на его руке»
золото пепел волос твоих
так что возможно, подлинная причина
того, что я хочу тебя, — это капитализм,
что отталкивается от золота, плывет
и отталкивается от пепла
заканчивается твой рабочий день
ты уносишь в тайную комнату
тяжелую тару, в которой плещется
что-то, что знаешь только ты.
ты командуешь влагой, стирающей
с нижней стены этой комнаты следы вопрошаний.
ты делаешь ангела, похлопывая по стопке белых чеков —
трепещущего и с зажатой головой.
подлинная причина Жижека —
меня, тебя, всякого чижик-пыжика,
мирянина, чернокнижника,
синего и белого воротничка —
это любовь, что отталкивается от космоса,
плывет и отталкивается от кварка
—
желание внести уточняющую правку
приводит к тому, что это стихотворение
накреняется и опасно трещит
но я все же продолжу
—
по причине того, что современная женщина
должна приучать себя думать о себе, а не жить
в режиме чрезвычайного жертвоприношения
помнить про эту чертову кислородную маску
и хотя бы не в том порядке, но все же,
я должна сказать и про свой рабочий день
но я не могу превратить свою работу в поэзию
«я работаю в Хогвартсе» —
вот все, что у меня получается
выдавить из себя на эту тему
(вспомнила, что всегда мечтала переснять эту книгу,
что-то типа гибрида Новой волны и Бартаса,
хотя не очень люблю первую и совсем мало
смотрела второго — в ч/б, и чтобы этот в очках,
и этот рыжий, и та, что “нассу-в-тарелку-не-капли-не-пролью”
просто ходили в школу, слонялись по коридорам,
шептались по углам, приставив одну ступню к стене,
возможно, иногда посматривая с недоумением
и легкой тревогой на вдруг зажатый в руке
карандаш или ручку)
ну давай попробуй
золото золото
что делать с ним — копить на превращенье в пепел
тончайшего слоя глаз
или смотреть на его блеск долго-долго и в конце концов
ослепнуть победоносно
во имя иных оснований
пепел
пепел — это пепел блядь
ну давай попробуй
на мне что-то или ничего
на тебе это что-то, что ты давно хотел,
струящееся и красивое
мы оба покрыты теплой мозговой шерстью
нас больше не беспокоит
нужда и насилие
человек и природа
пространство и время
небо расположено в листьях деревьев по памяти
я смотрю на тебя без боли
от широты зрачков
потому что знаю,
что это попробуй
это оно и есть
вот это оно и есть
*
испещренные небольшие квадратики
оранжевые и розовые
(запасные, но не запретные цвета)
читабельным почерком переучки на правую руку:
2 куратора
подпись сагбо
S за кв
вирт джеф нун
черный заварочный чайник
с отражениями квадратов, ноутбука
и трех кашпо на стене, посаженных
на гвозди от телевизора старого жильца.
Под чайником и квадратами —
битники на А4
со следами от кофе.
в их владениях также — пыльная мышь и
декспантенол гель для глаз
именно эта
мертвая, но живая во мне природа
подставляет ему (глазу) плечо
когда я больше не плачу над
бросать мяч в кольцо
бог есть
бога нет
бог есть
бога нет
мяч есть
мяча нет
забросили
вот и мне тяжело поверить,
что совместная жизнь
перемалывает твое лицо
до специй в пакетике,
и что буквы в этой книге
обретают смысл не тогда,
когда я делю с тобой все или ничего,
а лишь сейчас, по прошествии
стольких месяцев с той страшной ночи,
что пальцы для их счета образуют кулак с белыми костяшками
юные поэты голосуют вконтакте
не сделать ли им мерч,
свидетельствующий о рождении от тебя —
их души чисты их лица не исходят тиком
от образа глубокого каньона, чья ослепительная красота
умалчивает о хрупкости камня, из которого состоит —
из которого впоследствии может состоять и
могила пришедшего сюда без особой подготовки
Толстый мальчик с крепкой головой
бездействует, пока там, за тонкой дверью
его мать принимает удары, методичные
как весь военно-морской флот
худая женщина с крепкой головой
старается произвести максимально громкий звук
при ударе о металлическую дверь
это не задачка под двумя звездочками
из школьного учебника по алгебре или физике,
которые помогал решать папа
(иногда меня озаряло ровно в тот момент,
когда он пришел готовый помочь и стоит улыбается,
напевая какую-нибудь дурацкую песню),
и не высшая математика,
которую заваливаешь сама
после больницы, похожей на войну
это просто 0.25, что плещется в моем рюкзаке,
плюс 0.5, что уже разлагается в твоем ровно дышащем теле
за дверью, запертой изнутри
это я тот бездействующий мальчик-толстяк,
что видит звездочки на внутренней стороне век
если бог есть,
то я меняю игру
и бью пенальти
влетевшая в ворота дверь
взрезает сетку уснувшего восприятия,
и поэзия, что летит над миром,
не делает коридорной лампочке
ровным счетом ничего
*
Как вещь в себе — колонны на станции Комсомольская
когда в тре́ске помех
я принимаю звонок от мамы
Википедия говорит, что это был февраль, 15 число, 2013 год, утро, минута,
когда мне кажется, что я сошла с ума:
посреди рыданий и комкающих их помех
доч, на нас метеорит упал, я не могу до отца дозвониться, говорят, у них стена обрушилась
моменты, когда твое неслышное (несложное, подсказывает т9) ЧИВО БЛЯДЬ
не отменяет того,
что мрамор колонн начинает поворачивать,
а линии между колоннами и пассажирами, колоннами и воздухом, колоннами и ничто
становятся настолько резкими,
что уже невозможно их как-то определить — клеймо, Каван, кипятильник в банке в садовом домике его (отца) матери с фотообоями батальных сцен, кажется, 1812 года
Мать всегда ревет в трубку — будь то занесенный в историю, пришпандоренный к холодильнику сентиментальными друзьями, попавший на карту объектов AR игры Pokemon Go как стена с рисунком, подходящая под критерий graffiti / street art, метеорит,
или ее младшая дочь,
что не вернулась домой после полуночи (условно) в 18, 19, 20, 21, 22, 23 года и далее
голденес ашенес
ну пиздец блядь
какого хера ты лезешь в это стихотворение,
чьим изначальным импульсом была
мысль об инцесте
пламенный лед в глазах моей сестры
Патти Смитт и Мэпплторп
волосы сестры,
струящиеся и светлые,
как ее вечно молодое вечно цветные линзы
и цветные волосы в арийских пигментах,
что летят ну ок не виновато,
когда мы сощуриваемся поперек света
Я подумала змею,
что я никогда не буду оплакивать чью-то смерть
горше, чем смерть отца —
ни твою, ни его,
ни белой розы, ни влажных черных глаз животного,
ни сторчавшейся сестры-поэтессы, чью фамилию я уже даже не могу вспомнить,
хотя пришлось уходить с работы в тот день —
список, пожалуй, полный, потому что о смерти АД было понятно еще задолго,
а смерть Парщикова успокоилась в черной обложке его книги
Никто, никто из вас, кто будет
говорить во время секса,
пытаться заниматься сексом несколько часов подряд будучи в говно
(пожалуй, это всё, что реально бесит),
никто из вас, по-любому,
не сможет так аккуратно, на века́
припаять американскую вилку питания ноутбука
к российской вилке
и обмотать ее настолько медитативно, настолько намертво,
что я, хоть и с предельной аккуратностью,
но все же протыкаю кожу маленькими острыми ножницами, пытаясь вскрыть этот сустав
Девочка, выросшая на Бланшо и Деррида (помнишь, Маш, было забавно, когда читали вдвоем эту книгу на задних партах потоковой аудитории на курсах проводника пассажирского вагона дальнего следования — ты подчеркивала, я смотрела на карданный вал на далекой доске),
еще раз:
девочка, чья юность без всякой оглядки
прыгнула от Кафки и Цветаевой к Kolonna Publications и французскому (спасибо, Кралечкин, ты просто монстр) постструктурализму,
по-прежнему восхищается своим отцом —
советским инженером-,
хуй знает зачем женившимся на такой вздорной бабе, как моя мать,
-электриком, всю жизнь работавшим на одном и том же месте,
в невероятно поэтичной
лаборатории релейной защиты,
всю мою жизнь тихим, пусть и немного громким в пару стопок по праздникам,
умеющим так страшно ровно
ставить заплатку на огромную дыру в шерстяном носке,
что никакой грядущий робот не сделает ровнее,
умеющим обретать свободу лежа на диване, по сути, не переча авторитарному режиму моей матери
Ну и как после этого
мне легким наклоном улыбнуться
вашему и нашему бытовому и бытийному а?
как поверить,
что наш трэш и угар,
и раскладывание по маскам,
и голимый (в каком-то смысле сюрреалистический) верлибр —
это то же самое,
что и их трэш и угар,
их чайки на берегу Прибалтики,
ее торговля чем попало в пригороде Челябинской области, в центре областного центра, в нашем доме, в нашем холодильнике,
и его ровная гладь инженерно-конструкторского стола
Наверное, это гены
дают мне возможность
поставить взрывающуюся точку еще до того, как мысль докатывает до финального оцепления,
или это вы, братья и сестры,
покупаете билет на самую дешевую зону концерта,
но слышите всё так, будто музыка — это так —
рождается, минуя, напрямик из вашего теплого сердца
дай бог мне силы сломать кушетку
бесстрашно и легко думать об инцесте и предательстве
не убояться светлых волос, ни моих, ни твоих,
и пойти долиной,
где все мои органы и конечности, волосы и волоски
будут выть и конючить, припав к спинке кровати,
к сиреневой, почти как сирень, простыни,
хотеть назад к плоским танкам своих молочных 90-х
дай мне взрывающуюся точку, что уже дал, еще раз,
в невидимом сливочном масле секунд,
в их загибающемся кверху пятне тихой ровной глади
*
Вся Москва в паленом Off-White,
и даже у тебя наверняка остался
купленный мной на крытом рынке
желтый ремень с крестом и стрелками на его концах.
Такие кресты могут символизировать мужское начало, обращенное во все стороны,
и вместе с еще одним знаковым для данного бренда образом — пунктирными линиями, изображающими заградительные ленты в опасных зонах, —
на подсознательном уровне считываться людьми
как оберег
Воображение тоскует по силе, где-то там шатающейся как мораль,
поэтому, возможно, однажды
все эти паленые тряпки разом загорятся,
и не белый пепел, а Цой, подхваченный миллионами,
запоет про белые дни, белый лед и белые горы,
что мы готовы отдать за несколько слов
и место для шага вперед
С местами действительно какая-то беда (автозамена смотрит на меня как Будда):
в моей комнате нет двери,
а сосед говорит, что он любит всё красивое,
и приносит свою электрическую зубную щетку.
Твое пространство похоже на белую матрешку,
пока не остается самая маленькая из них, сквозь кожу которой
мы можем только просачиваться, закрывая глаза
и бесследно задевая ее внутренние органы
И даже на моем любимом склоне Яузы в ночи, что текут и бурлят обе —
заваленным водопадом,
я слышу не очень далекие голоса —
в темноте проступают контуры двух мужчин, вроде бы простых гастарбайтеров,
что, как и я, пришли сюда искупать взгляды в спокойствии
бурного потока
Неуместность, бездомность — когда я думаю о них,
я, конечно, в первую очередь вспоминаю о свободе —
как Андрей рассказывал о павелецких бомжах,
о женщине, что каждое утро на инвалидной коляске приезжала на одно и то же место и сидела весь день —
свобода — это теплая и бесстыдная моча,
пропитывающая ее тряпки
У Таи на новой футболке
огромная надпись VOLTAIRE
Таня в ответ на вопрос о скидках
опечатывается:
давай дадаизм
Rimbaud сплевывает, комкает бело-красный платок и цедит сквозь зубы,
что эту страну вдохновляют лихорадка и рак
В буферной зоне между двумя Кореями
начинают появляться редкие виды журавлей,
расцветает что-то, не видимое почти никому;
в белых песках вокруг зоны ядерных испытаний
начинают плодиться животные, все больше и больше совпадая по цвету с песком
Мысль — это особенная тряпка между нами
я мечтаю, что твои тряпки белые, как завещали западные боги,
и что они научат моих черных
вставать с колен критического видения
и идти к спокойствию по горящей траве,
а если даже и лить слезы,
то знать, что это маленькие иисусы,
свидетельствующие о том, что всепрощение уже случилось и будет всегда,
и что диафрагма расположена ниже горла,
но ее горение — это и есть изначальный негатив закона,
а ком в горле — это просто выемка на снятой на видео бурлящей глади реки,
выемка-отражение уличного фонаря из бетона, стекла, металлических сплавов —
просто день победы, что уже пророс, пока я дописываю это стихотворение —
надеюсь, в ничем не примечательное, несмотря ни на что, воскресенье 14-16 июля-августа 2019-21 года.
*
Я прихожу домой и грею руки
о стебли роз
Я прихожу домой и вижу,
как кто-то расстелил
виноградную лозу, серп и молот
Я прихожу домой и глажу
зеркальную кожу
своего домашнего животного
Я прихожу домой, нашарив
мягкое повреждение ключа
там, где земля и ветка
поговорили через переводчика
Если мне кто-нибудь когда-нибудь
сварит картошечки,
я, наверное, разрыдаюсь