Гале Рымбу
0
Письмо о письме и письмо о социальной организации письма всегда были для меня непонятны, непроницаемы. Я не знала, как свести одно с другим, и не знала, как могу применить на практике то, что пишу сама и читаю у других. Сложно найти «энергию сведения» в зазоре между этими практиками, свести их или наложить одно на другое. Но я верю, что где-то она все же есть, как есть метафоры и пограничные жанры, которые работают именно на связь практики и теории. Я полагаю, что искать их нужно, может быть, и не в письме вовсе. Но, например, в искусстве и мифе.
1
Меня давно занимает сравнение пишущего сообщества с коллективом ткачих. Ткачихи трудятся во внеиерархичном коллективе, они ткут полотно текста и культуры, может быть, они ткут ковер. А разность поэтик и есть тот самый пестрый неподражаемый узор полотна. Стоит вспомнить древних римлян, которые называли текст тканью, или «плетение словес» из истории славянской литературы. Но кто такая ткачиха и действительно ли она не одна в своем труде? Здесь сразу всплывает миф об Арахне, которая состязалась в мастерстве с Афиной, покровительницей военного искусства и ремесел. Связь войны и ремесел интересна сама по себе, ведь сюда входит не только производство оружия, но и такие мирные занятия, как гончарное искусство и, конечно, ткачество (мастера украшали свои изделия изображениями военных подвигов богов и людей). Значит ли это то, что любое ремесло подчинено Афине, что оно неотделимо от войны и насилия? Похоже, что да.
Пенелопа с ее затворническим ожиданием Одиссея и манипуляцией с сотканным за день полотном. Филомела, которая, лишившись языка, через изображение своей истории на полотне, донесла ее до сестры и спаслась из заточения. И, конечно, Арахна. Арахна — ткачиха, живущая в Гипемнах. Овидий пишет о ней как об уроженке бедной семьи, выросшей без матери, покорившей своим мастерством всю округу, даже нимфы слетались посмотреть на ее безупречную работу. Овидий замечает, что ее труд, безусловно, труд ученицы Афины. Так, возгордившись своим профессионализмом, Арахна бросает вызов самой Палладе, и Афина принимает приглашение на бой, но проигрывает его. Здесь можно найти не только мотив превосходства ученика над своим учителем, но и попытку разрушить существующую иерархию. Фигуры Арахны, Филомелы и Пенелопы, в первую очередь, считываются как женщины, сопротивляющиеся порядку, в который они помещены.
Вернусь к мифу об Арахне и Афине. Афина — не только покровительница ремесел, она как бы и не совсем женщина. Афина — символ воинской славы, она родилась без участия женщины, из головы Зевса, так же ее часто называю «девственной девой». То есть Афина стоит на маскулинных позициях за счет того, что сущностно она женщиной не является, она — порождение мира мужчин. Так бой женщины с мужским божеством (даже при учете объективной победы первой) увенчивается поражением: Афина превращает свою конкурентку в паучиху.
Именно паучиха стала символом материнского дома в работах художницы Луиз Буржуа. Тут стоит вспомнить серию ее инсталляций «Клетки» и бесконечные реплики гигантских пауков. Паучиха здесь сливается с образом матери, а дом — с образом клетки. Образ матери-паучихи у Буржуа родился не случайно. Ее семья владела небольшой гобеленной мастерской, а ее мать отличалась тяжелым характером. Буржуа вспоминала ее, работающую за ткацким станком, в текстильной пыли и в окружении титанических гобеленовых рулонов: страшная мать напоминала художнице древнюю Арахну. Паучиха ткет свою еле видимую, липкую, удушающую нить, паутина здесь — это метафора тесных отравляющих отношений, гиперконтроля, скрывающегося за заботой и опекой, а еще — ненависти.
В творчестве Буржуа мать неотделима от дома-клетки — закрытого непроницаемого пространства. Мне вспоминаются ее клаустрофобические работы с пыльными бобинами алых ниток, которые как бы вторят внешнему строению клетки и пронизывают ее внутреннее пространство тянущимися из угла в угол нитями. Такое множественное сдавливание, удушающее укутывание напоминает паутину. Хайдеггер говорил о языке как о доме бытия, а Жижек1— о поэтическом пыточном доме языка. Буржуа же говорит иное: дом это клетка.
Также я бы хотела обратиться к книге Анны Альчук «Простейшие». Здесь Альчук через повторение букв (не это ли первостепенный принцип прядения, вязания или плетения паутины?) создавала графические работы. Если рассматривать их, то можно увидеть причудливые полотна, сплетенные из букв русского алфавита. В своем дневнике Альчук записала: «Русский язык — мое основное богатство, моя единственная роскошь, но он же — это моя золотая клетка»2.
Дом Буржуа — это, безусловно, дом безмолвной бесконечной пытки. Потому что дом прорастает в тело памяти художницы: взять, к примеру, повторяющийся в ее живописи и скульптуре мотив — женское обнаженное тело с водруженным вместо головы небольшим домом.
Дом — это замкнутое непрозрачное пространство, в котором происходит работа ткачихи. Пенелопа ткет на втором этаже своего дома, в специальной комнате, Филомела — в лесной хижине, дом Арахны фигурирует в «Метаморфозах» Овидия. Не дом ли является истоком ткачества? Даже та самая «своя комната» Вирджинии Вулф — это пространство одиночества, одиночного труда писательницы-ткачихи и по сей день.
За ткачихой смотрит не отец, но мать или старшая женщина. Она передает мастерство, она строит механизм интерпретации опыта через миф, сказку и изображение. И она — старшая ткачиха, железная паучиха, выстроившая безвоздушное, затянутое паутиной молчания и сокрытия пространство дома, расположившая предметы в том порядке, который подчиняется ее логике, и накрывшая дом своей тенью. Тенью спасительной темноты. Эта темнота скрывает труд ткачих, оставляет их в доме. Труд ткачих служит дому и в нем живет.
Не потому ли Арахна так известна и не боится противостоять Афине, что мать ее мертва, и свое мастерство она получила не от старшей женщины, но от мужского божества в женском обличии?
2
Здесь стоит остановиться, сделать передышку. Задать вопросы: как ткачихи, укрытые тенью старшей паучихи, могут выйти на свет, чтобы свести свои многие полотна в одно и предъявить его миру? Если в ткачестве хранится потенциал сопротивления, как это показывает опыт древних ткачих, значит ли это, что песнь о войне и насилии может преобразоваться во что-то иное? Во что-то, что не будет вписываться в дихотомию насилие/отпор? Во что-то, что сможет предложить множество проницаемых вариантов?
Эти вопросы ткут надежду.
От надежды тепло на сердце и радостно.
1 Славой Жижек, «Поэтический пыточный дом языка»: http://gefter.ru/archive/12121.
2 Михаил Рыклин, предисловие к книге Анны Альчук «Собрание стихотворений» (М.: изд-во «Новое литературное обозрение», 2011).