Лемурийская война? Не знаю. Кое-что другое. Но некоторый захват данных, конечно, осуществляется. Когда сидишь в кафе, расположенном в небольшом углублении относительно проспекта, когда ощущаешь кожей терапевтическое действие интерьера. Однажды мне стало страшно, поскольку я почувствовал, что реальность, скрепляемая словами, ускользает: куда ни посмотри, о чем ни подумай, всё фантастически плоское и одновременно ведущее в потенциально бесконечный лабиринт бредовых сочетаний. Но я не пошел по этому лабиринту, потому что увидел знакомый интерфейс. Логотип google на экране проектора. Доступная реальность — не только угнетение, но и, до известной степени, консолидация, скрепа. Капучино на веганском молоке.
Какие данные следует попытаться выхватить из облака еще-не-случившегося? В какую сторону повернуть, покидая кафе? Возможно, чтобы ответить на эти вопросы нам понадобятся мемы, гости, оказывающиеся паразитами (или наоборот), желание выпрыгнуть за границы, положенные аутопоэтической системе, а также призрак утопии, мелькнувший сбоку, видели?
«Елена 13:54
Не знаю!
Я просто вообще не понимаю!
Не понимаю не насчёт нашей ситуации
А насчёт мира
Влад 13:55
оу, мне пришла зп 12 тысяч
сразу мир приятными красками заиграл ахах
Елена 13:56
Поздравляю
Влад 13:56
спасибо
Лена, мы в каком-то абсолютном тупике!
вот бы щас выкурить сигарету
Елена 13:57
Ага
Но я бы хотела перестать уже ебаться с миром)
Серьёзно) я весело это говорю
Влад 13:57
я не уверен, что это возможно
Елена 13:57
Просто такая хуйня все, я всякую надежду потеряла
Влад 13:57
хотя если возможно всё…
Елена 13:57
Возможно все!
Влад 13:58
тогда лучше ждать космического анархо-коммунизма»
Типа того. Может быть, лучше думать об утопии, как о меме? Его движение двояко: кое-что расплывчатое виднеется на горизонте, и я пишу об этом, становясь агентом не до конца понятной мне войны, слепого аффективного стягивания и рассеивания. Я знаю такие слова, как «забота», «солидарность», «давай посидим у реки». Мне хотелось бы спасти свое детство, пересобрать его, избавить от того, что раньше казалось самым важным [Интересно то место, где Леви Р. Брайант проводит различие между аутопоэтическими и аллопоэтическими системами: большая гибкость в плане качеств для вещей, большая гибкость в плане дистинкций для «органики». Иными словами, аллопоэтические системы могут возвращаться в идентичные состояния, но существенно ограничены в отношении возможных реакций на раздражители, предлагаемые окружающей средой. Пишу просто так, чтобы не забыть, но в целом хотел бы совмещать эти скилы — возвращаться в детство, при этом сохраняя некоторую пластичность на фоне, чтобы понимать, что произошло. Это то, о чем я пишу].
Здесь снова несколько вопросов смешаны: спасти детство из лап метафизики невозможно без тонких тактик партизанинга, подтачивающих онтологическую блокаду. Мир должен стать проницаемым. В каком-то смысле это действительно вопрос, касающийся магии. Мне снятся сны, но я отказываюсь говорить об утопии как о том, что разрешает противоречия. Наш мем — это не бог из машины. Окей, я агент слепого стягивания, так тому и быть. Но то, что мы пишем, надеюсь, не является негативом великой литературной традиции. Если писать, то писать сбоку.
Пускай в этом тексте не будет крыс, летучих мышей, нефти и распадающихся тел, настаивающих на своей целостности. Пускай это будет слишком светлый текст. Текст о том, как мы сидим в шумном кафе. Придумываем концепты. Или, может быть, только переносим их туда, где работают машины поэзии, сталкивая, ускоряя, миксуя, выворачивая наизнанку перенесенное? Концепт мимикрирует под художественный образ, или, как отметила А., выступает паразитом по отношению к нему. Но положение паразита нестабильно: он легко берет под контроль окружающую среду, становится хозяином, пока не встретится с очередным путником, который проникает в помещение — по приглашению или без, не так важно — и меняет расклад сил [Даже мое письмо, этот дневник, есть следствие кражи: я украла язык, использую его в своих целях. С другой стороны, язык друзей мудрости осуществил определенный взлом настроек, приглашая меня к письму. Так или иначе, я воспользовалась приглашением, прекрасно отдавая себе отчет в том, что данная деятельность совмещает в себе самое страшное и самое прекрасное из того, что мне известно]. Что будет, если работу философии перенести в пространство поэтического текста? Очень абстрактные схемы рисуются в голове, и этого, кажется, тоже не нужно бояться.
Мне неинтересно создавать миры. Лучше составлять карты побега. Самое наивное предприятие на свете, также, по-видимому, несвободное от идеологической опеки. Но все аргументы против, которые мне довелось услышать, обрывались, едва ли будучи до конца произнесенными. К примеру, четырехчасовой стрим про неореакцию. Нигилизм быстро регрессирует: бунтари в галстуках подпирают доступный порядок. Хотят, чтобы всё хоть как-то работало.
Нет уж, мы сидим в кафе, и нечто альтернативное приоткрыто.
[Проблема систем безопасности не в том, что они блокируют доступ к внешнему, а в том, что они всё равно не спасают: внешнее лезет — просачивается не в дверь, так в окно, пока мы ужинаем за широким столом. Кто угодно перепугается, это ясно. Так что дело не в том, чтобы поскорее разрушить комнату или, наоборот, попытаться заткнуть щели. Нам хотелось бы немного попереставлять предметы, разукрасить обои или, по старой традиции, пролить шампанское себе на голову, а потом вообще забыть об этом.]
Нам хотелось бы забыть об узлах и сдвигах.
Снился сон. Я в детском лагере, рядом сидит мальчик. Говорит, что любит меня. Мне кажется, что я встретил кого-то, кого давно искал. Он спрашивает, не пингвин ли я. Говорю, что да, я пингвин, и рассказываю про мультик о пингвинах, с одним из которых я себя ассоциировал когда-то давно.
Потом комната трансформируется в офис, но декорации постсоветского лагеря те же. Я за столом, разговариваю с коллегами. Входит начальница со своей свитой и объявляет, что я уволен. Увольнение происходит следующим образом: за батареей, примыкающей к рабочему столу, находят кучу свернутых бумажек с моими текстами, якобы позорящими организацию или просто несоответствующими ее духу. Я понимаю, что происходящее — полный фейк, но ничего не говорю. Потому что все и так в курсе.
Нужно забрать вещи. Оказывается, что на работе их скопилось достаточно много. У входа уже ждут друзья на нескольких машинах. Хожу туда-сюда по опустевшему офису, который теперь напоминает детский садик. Хочется расслабленно провести время с друзьями, но не могу, пока не закончу со всем этим. В конце концов, они не выдерживают и говорят, что поедут прокатиться, а мне нужно сходить за пальто и последней сумкой.
Пол очень скользкий. Напоминаю себе астронавта, медленно движущегося по местам с ослабленной гравитацией. Красивый свет проникает из окон, вижу танцующие пылинки в его лучах. Вдруг наталкиваюсь на девочку, играющую в одной из комнат. Она спрашивает, кто я. Через некоторое время встречаю другую девочку, но это кукла, которая ведет себя, как человек.
mnvmbrsrghtnw, [09.01.20 20:14]
очень фукианский сон, конечно, с этой пляской учреждений, практически неотличимых друг от друга
после, еще как будто в полусне, сидел на балконе, смотрел, как на фоне стеклянного неба невероятно быстро движется облако, и повторял про себя: я поэт, и буду за это наказан
смысл, наверное, не в первой части фразы, не в установлении идентичности, а во второй, предполагающей, что любому маргиналу в доступной реальности придется несладко
но вот что я могу: наблюдать пыль, встречать детей и детей-кукол, становиться пингвином, пробираться к друзьям, которые уехали ненадолго
встречаться со всякой странностью, что предлагает мир, выворачивая дисциплинарный детский лагерь наизнанку
Что
дальше? Жизнь упорствует в своем
существовании. По крайней мере, субъект,
обладающий сознанием, где-то слышал об
этом. Будучи, по-видимому, машиной,
соединенной с другими машинами, будучи
одной из форм, фиктивно прикрепленной
к другим формам, будучи кем-то, кто мнит
о себе слишком многое, поскольку так
заведено, я хотел бы забыть об узлах и
сдвигах, я хотел бы забыть о коридорах
своего мышления, через прозрачные стены
которого видны контуры вещей; я хотел
бы забыть об этих вещах — ведь до них
никогда не получится дотянуться. Но я
хотел бы продолжать говорить с вами в
шумном кафе.
Еще раз:
хакнуть то, что было заблокировано;
сшить то, что казалось разорванным.