Иллюстрации Петра Багина к сказке «Иван-царевич и серый волк», издательство «Детская литература», 1978.
***
Моя сестра говорила,
Что еще в детстве я повторял, как бы хотел быть Иваном-царевичем,
Как бы хотел оседлать такого волка как мы
И отправиться в тридевятое царство,
Чувствуя между своими белыми человеческими ляжками
Его (уже не мою)
Упругую спину,
Держаться руками за жесткую шерсть на могучем загривке.
Меня долго тянуло к Ивану-царевичу,
Мне нравился он,
Я много читал, узнавал о нем,
Я мастурбировал, представляя его,
Я думал, что был в него влюблен.
Иван-царевич, Иван-царевич,
Яблоки — румяные щеки,
Глаза — синие пруды,
Нежный, но сильный,
Белая человечья плоть,
Золотые кудри,
Прямохождение.
В один прекрасный день я проснулся в своем логове
И вышел в летний лес.
Сучья хрустели под моими лапами,
Когда я шел по лесу, по папоротникам
На встречу с сородичами.
Бок о бок со мной шла моя сестра.
Я шел понуро,
Опустив голову.
И вдруг
Увидел белеющую на земле человеческую кость.
Ничего такого,
Просто кость, подумаешь,
Много их можно найти в нашем сумрачном, злом лесу.
Но в моей рассеянности
На секунду мне она показалась белой ногой царевича,
Заменившей мою серую лапу,
И я понял все.
Понял, что хочу иметь аккуратные ножки в сафьяновых сапожках
Вместо своих лапищ,
Не смотреть на них, не восхищаться, а сам, сам хочу.
Понял, к чему были все мои странные мысли о девицах,
Никогда не окрашенные ревностью к Ивану.
Понял, что хочу сам иметь буйные золотистые кудри,
Выбивающиеся из-под собольей шапочки,
Понял, что хочу видеть землю с большего расстояния,
Что хочу прямо ходить.
Я стал Иваном-царевичем,
И теперь никто не сможет меня от него отличить.
Более — я стал самим собой,
Тем, кем был, оставаясь в волчьей шкуре.
Я отринул свою природную дикость.
Теперь у меня белые ляжки,
Сжимающие могучие бока моего друга — серого волка,
Пока мы неслышно, словно тень
Летим в тридевятое царство
За молодильными яблоками.
У меня небольшие белые ручки,
Ласковые ладони,
Чтобы обнимать царевну
В жемчужном сарафане.
Сейчас, в пути, вместо нее
Они обвивают шею зверя
К которому я приник,
Чтобы, словно стрела поднимаясь вверх,
Лететь, лететь со скоростью света,
И вернуться к утру
В свою постель.
Родившись зверем, я всегда в глубине души знал, что это не навсегда.
Что мне не суждено быть им.
Что я должен стать человеком,
Самим собой.
В один день мои веки поднялись
Над двумя огромными пронзительно-синими человеческими глазами,
А серый волк не проснулся,
Издох где-то в моей душе,
Словно под колючим кустом.
***
Примеряя соболью шапочку,
Иван-царевич чувствует: не мое.
Мне бы настоящую, свою шерсть,
Покрывающую голову и загривок.
Как было бы красиво,
Мечтает царевич.
Воображая это,
Красуется перед зеркалом,
Смотрит на свои пальцы
С драгоценными перстнями,
Растопыривает их,
Словно лапы у зверя,
Получается непохоже.
Поворачиваясь и разглядывая шитый галуном кафтан,
Мечтает о хвостике.
***
Сегодня ночью,
Когда мы лежали на черной лужайке
После совершенного подвига,
В тихом лесу, где на много километров вокруг
Не шуршало ни одного листа
Под чьей-либо ногой,
Мой лучший друг и помощник, мой серый волк
Признался мне,
Что он тоже человек.
Он тоже царевич в звериной шкуре,
Заключенный в нее за какой-то проступок,
Он так пока и не понял, какой.
Поэтому он и помогал мне — чтобы быть ближе к таким же как он царевичам
И чтобы понять свою тайну,
Чтобы искупить свою вину.
И сейчас,
Когда забрезжит мутное, как молоко, утро,
Он отправится в свой собственный дальний путь,
Дальше чем тот, которым мы ходили вместе с тобой,
Пояснил он,
Положив длинную серую морду на скрещенные худощавые лапы.
Я хочу понять, за что был превращен в волка,
И есть ли этому какое-то объяснение
На этой горестной, жестокой и бессмысленной земле.
Теперь я хочу совершить такой персональный подвиг,
Что он будет касаться лишь меня — и моего тела.
Теперь, после того как я помог тебе
И мы срастили вновь твой труп,
Разрубленный на мелкие кусочки,
Меж которых, когда я подоспел с кувшинами, уже начинала пробиваться трава,
Наконец я чувствую, что готов.
Волк вздохнул и фыркнул.
И замолчал, опустив голову.
На его лбу и ушах
В серебряном свете луны
Блестели седые волоски.
Он вновь вздохнул,
Зацепил когтем землю и провёл по ней к себе бороздку,
Засыпая.
Его хвост во сне как-то жалобно дрожал.
Наутро его не стало.
***
Когда мы познакомились,
— Я случайно влетел в твое окно —
Ты была женщиной,
Я еще носил птичий облик.
Но это не обмануло тебя.
Твои близорукие глаза
Оказались зорче, чем у пестрых соколов,
Которые легко принимали меня за своего,
Звали кружиться с ними в высоком небе,
Высматривая в лежащем далеко внизу
Пшеничном поле добычу.
Твои губы
Оказались устами волшебницы,
И мой твердый клюв
Во время поцелуя превращался
В мягкий пересохший рот,
Жаждущий любви.
В тишине маленького мещанского домика
В окружении березовой рощи
Я наконец превозмогал себя,
стряхивал с плеч птичий облик
Становился самим собой.
Ты гладила мои перья,
И под касаниями горячих пальцев
Закаленный ветрами птичий покров
Становился мускулистыми руками,
Которыми я мог тебя обнимать,
Сажать на стол, чтобы целовать
До рассвета.
Перо превращалось в упругий локон,
Который ты задумчиво мяла,
Бессознательно пытаясь распрямить.
Ты увидела во мне того,
Кем я был всегда.
Под твоими целительными прикосновениями, дорогая,
Каждый стал бы самим собой.
Я понял это,
Когда пролетал мимо твоего дома ярким полднем
И увидел задумчивый взгляд,
С которым ты плела кудель у окна.
Зависть человеческая велика,
И злые люди разлучили нас.
Когда я покидал тебя в последний раз,
Моя грудь была рассечена осколками,
Из неё сочилась горячая кровь.
По ее капелькам на листах земляники
Ты, моя любимая, и нашла меня,
По лесным тропинкам
Отправившись за край света
В царство мертвых.
Прошло много лет,
Прежде чем мы вновь встретились.
За эти годы
Я полностью трансформировался в человека,
Птичье оперение осталось в прошлом
Нашел себе другую,
Обычную женщину —
Теперь все видели во мне человека.
Но ты — ты осталась для меня единственной.
В железных сапогах,
С чугунным посохом,
Все это время терпеливо идущая
По прогретым дремучим тропинкам,
Ты наконец выходишь из леса
И вдыхаешь вольный морской воздух,
Значит, мы скоро встретимся.
Ты увидишь мой хрустальный терем.
Мне пришлось уехать далеко-далеко,
Где никто не знает, каким я был раньше,
Сюда не долетит никакая опасная весточка,
Я очень постарался.
Ты разительно отличалась от других женщин,
С тобой я наконец стал мужчиной.
Твой любящий взгляд и чудотворные руки
Вернули меня себе.
Даже в небольшой пестрой хищной птице
Ты умела увидеть ее душу.
Ты умела увидеть существо тем, кто оно есть,
Это было твое особое колдовское искусство.
Этим ты и притягивала всех
К своей избушке.
Под твоим взглядом каждый становился самим собой,
Но мне понадобился еще и поцелуй.
Это был первый раз, когда ты целовалась,
И делала это самозабвенно.
***
Границы между существами,
Кто сказал, что они реальны?
Я чувствую себя словно море,
Словно ревущий ураган,
Моей ярости и гнева хватит на то,
Чтобы высоко перепрыгнуть эти границы,
Чтобы затопить их
Океаном моей боли,
Которой нет конца
В этом мире бессмысленных жестоких случайностей,
О которых я думаю, крадясь мимо школы,
Где дети во дворе играют в футбол,
Мимо украинского села,
Где матери нянчат детей.
Как бы я хотел быть обычным мальчиком,
Играть, учиться и даже быть наказанным,
Лишь бы не видеть в отражении в воде
Эту покрытую черной шерстью огромную морду
С пылающим цветком алого языка,
С этим мясным запахом,
Срывающимся с зубов.
Я съел твоего коня, Иван-царевич,
Теперь я буду тебе служить,
Пока не пойму, каково это —
Быть человеком.
Бросая на него мутный взгляд, Иван отвечает:
Ты говоришь о границах
И о своем гневе.
Если бы ты знал, как моя ярость просится наружу,
Как она молит перепрыгнуть
Границы человеческого существа,
Кинуться в черный лес,
Носиться по лунным лужайкам,
Самозабвенно выть, вкладывая в этот вой всю боль мира и жизни.
Волк, серый волк,
Ты не знаешь, как я бы был счастлив.
Я отдал тебе своего коня,
Чтобы, обнимая тебя в полете,
Почувствовать хоть под пальцами эту суровую шерсть,
Впервые в жизни.
Я открылся тебе,
Вышел к тебе безоружным,
И ты мог разорвать меня,
Мне было бы уже все равно.
Вместе, обнявшись и почти слившись в одно,
Волк и Иван меняются ролями.
Это химера, летящая по ночам
В страну мертвых,
Чтобы вернуться к утру
И провозгласить рассвет,
Освещённая красным встающим солнцем
На глазах Василисы Премудрой.
***
Я серый зверь, у меня серая шерсть.
Черт возьми, как я хочу выпрыгнуть из этого состояния.
Я постоянно чувствую или апатию, или сильную грусть,
Линия моей нынешней жизни не совпадает с желаемой ни на чуть,
Если не сказать, что они параллельны.
Словно координаты мужчины и женщины.
Если бы существовал способ
Убить себя, как серого зверя,
Чтобы возродиться мужчиной,
Прекрасноликим Иваном-царевичем,
Я бы без страха пустил себя
Под пули охотников,
Позволил бы им окрасить
Папоротники и кусты
Моей алой горячей кровью.
Я хотел бы рассыпаться на кусочки,
На косточки, на обрывки кожи и шерсти,
Чтобы ветер разметал их по всему свету,
Чтобы куски моего тела срослись в новом, единственно верном
Человеческом облике.
А клочки шерсти
Пусть висят на новорожденных елочках,
Пусть идут на гнезда для птиц,
Мои когти, более ненужные,
Пусть гниют в земле,
Обнимая прорастающую лисичку.
Здесь, в этом лесу, я похоронил свое зверство
И стал новым собой.
Я победил природу,
Прошел инициацию,
Доступную не каждому.
Мой путь — путь героя, выпадающий немногим.
Имей мужество радикально изменить себя,
Словно русалочка,
Оставить свой прошлый образ в этой безымянной чаще,
Хранящей много горестных вздохов, сомнений и схороненных тел и имен,
И выйти новым.
Теперь мое видение себя
Совпадает со мной реальным на 99%.
Глядя на свою гладкую белую руку,
Я уже не вижу за ней очертания гнусной серой шерстяной лапы.
У меня маленькие, аккуратные ножки
В сафьяновых сапожках,
За моей спиной — лук и изящный колчан со стрелами,
Вырезанный из бересты.
Я стал человеком, я теперь человек,
Я вышел из сени склоненных сухих берез
И оглянулся на дебри,
Где прошла вся моя жизнь.
Я стою на поляне.
На солнечном, ярком лугу
И чувствую,
Как из глуши смотрит на меня множество отчаявшихся тяжелых злых глаз,
Проклинающих, а изредка – завидующих,
Но не имеющих сил признаться в этом даже самим себе.
Мой путь стоил мне несколько тяжелейших лет жизни
И родного черного леса,
Который я сейчас покидаю
На двух ногах.
***
Иван-царевич желает быть серым волком.
Однажды утром его загривок вздыбился, на всем теле встала шерсть,
Оно тихонько задрожало.
Волоски на коже, словно длинные колосья, начали расти.
Иван, ты озверел, совсем озверел,
Говорили знакомые,
Лицо румяного пригожего молодца
Быстро приобрело черты развороченной пасти,
Стал много общаться с собаками,
Перед тем как войти в подъезд долго играл с бродячими,
Живущими у его дома на Новослободской.
По ночам с удовольствием чувствовал, как растет шерсть
Дымчатая, плотная, покрывает его тело, как в сказке.
Иван-царевич пожелал быть серым волком
Лишь с одним иноцветным пятнышком,
Алым лепестком языка,
Глаголящим истины тридевятого царства.
Он чувствовал, как внутри,
Под его кожей,
Просыпается и шевелится хищник.
Зверь, настоящий зверь,
Говорили про Ивана на работе.
Ивану было сложно скрывать изменения,
Но все-таки удалось закутать уже согбенную животную фигуру
В бесформенный плащ и свободный костюм,
А лапы — в ботинки на три размера больше.
Но на самом деле, он не хотел прятаться,
Совсем не собирался маскироваться,
Он просто хотел быть самим собой,
И однажды,
У подъезда,
Увидев беспризорных собак,
Он зарычал. А потом залаял. И стал зверем.
***
Я словно папоротник-альбинос,
Такой же странный в своей инаковости.
Пока братья и сестры резвятся на лужайке,
Покусывая друг друга за бочок,
Я под деревом мечтаю о людях,
Грустный забытый волчок…
Когда я был младше,
Я часто воображал себя человеком,
Иногда в шутку мечтал, что буду временами выходить из шкуры,
Словно из мехового комбинезона,
Раскрывая молнию.
Что внутри я — мальчик, обычный мальчик.
Волчата откровенно смеялись надо мной,
Оскорбляли,
Обзывали безумным.
Особенно это больно было слышать от того, кого я считал своим близким другом.
Я открылся ему в своих мечтах,
Потому что не мог иначе,
В это мгновение между нами возникло особое священное пространство
Доверия и открытости,
Которое нельзя было сломать: но он смог.
Ты извращенец,
Смеялся он, валяясь в изгибающихся корнях сосны,
Кретин,
Вот уморил,
Хочешь стать человеком,
Идиот.
Я бежал от него прочь,
Блуждая по лесу,
От бессилия что-либо сделать,
Я повторял и повторял, что Бог его накажет
За такие слова,
Что земля должна треснуть
И поглотить его,
Что корни, в которых он извивался от смеха,
Хватаясь за живот,
Должны были ожить и задушить его на месте, словно змеи,
Что земля не должна остаться бесстрастной
К такой боли, которую я испытал в этот момент.
Прошло много лет,
И Бог не покарал его.
Плача и страдая ночью в лесу,
Я иногда думал,
Что, кажется, Бог покарал меня,
А не его,
Положив мне на плечи этот поистине тяжелый,
Невыносимый крест,
Под которым мои ноги подгибаются,
И подчас в глухую полночь
Я хочу наложить на себя руки,
Но и этого не умею.
Я глотал ядовитые ягоды,
Волчье лыко и вороний глаз,
Но, по злой иронии, для меня эти ягоды безвредны,
Словно для зверя.
Я царапал себе лапы о сучья,
Чтобы внутренняя боль хоть немного, хоть на миллиметр
Отступила от сердца,
И перестала его поглощать.
Я бы попробовал утопиться —
Но в нашем лесу не было ни одной мало-мальски бурной реки.
Ничего не оставалось, как попробовать стать человеком,
Наперекор всему.
Я начал этот путь,
И он был ужасен.
Хотя и дарил незнакомую прежде внутреннюю радость.
Я скрылся в чаще,
Где меня никто не мог увидеть,
Ни один, даже самый маленький, волчок из нашей стаи,
Чтобы они не позвали матёрых взрослых,
Которые силком могли бы притащить меня обратно
И даже связать.
Странное существо
Полуволк-получеловек,
Незаметно живущее в самой глубине леса.
Однако чаща оказалась не так пуста,
Как я думал.
Однажды я встретил в ней таких же химер,
И мое сердце прозрело,
Словно солнышко вдруг пролилось
Сквозь деревья
На ветки сосен,
Где сидела полуптица-получеловек.
Я пишу вам это письмо,
Сидя в своем дворце
В тридевятом царстве,
В сафьяновых сапожках
И шитом золотом кафтане.
В соседней горнице спит моя жена,
Василиса Премудрая,
С нашими чадами.
У меня все получилось,
Я прошел такой путь, что у меня ощущение, будто я дошел до края жизни и обратно
Несколько раз.
Эта дорога обогатила меня невероятным знанием,
Черным сокровищем и самородком опыта.
И сейчас, сидя в высоком тереме,
Я знаю об этом мире чуть больше,
Знаю, что на окраинах моего царства есть темные леса,
В глуши которых таятся такие же робкие, но при этом отчаянно смелые существа,
Как и я когда-то.
Я хочу, чтобы они знали, что я помню о них,
Они – мои граждане.
В любой момент они могут прибыть в мой дворец
И жить здесь в безопасности,
В полном принятии,
И потому страдать не так сильно.