Между камнем и ящерицей
нечего проверять
в котле перерождения, когда перерождение
приравнено к смуте
язык, прошитый иглой учения
раздвоился, будто у ящерицы
голова путает буквы
каменного ящеричного сна
человек всегда у стекла
разница только в том, бьётся оно или нет
ящерица — у камня
между камнем и ящерицей требуют выбирать человека
я пересёк десять улиц этого города
чтобы выйти на поле ящериц, я смотрю на него
сквозь стекло, прочное, будто камень
нет у меня для тебя, моя жизнь, циркулярной пилы
с тебя содрали не тот слой кожи, ящерица человека
и надпись на этом котле — на другом языке
***
я работал немым в этом скользком доме
всё остальное здесь работало как смерть, и смерть громче всех говорила
когда-то я увидел её над солнечной водой, молчаливую, в шаге
от бабочек материи, и пришёл сюда, и говорить мне стало нельзя
кто-то видел за окнами серый восток, кто-то сказал мне тише воды: заговоришь — упадёшь
потому что история — это скандал
потому что слова — это смерть
кто-то поскальзывается на словах пола, на льду двузначия
сращивает кости, осваивает лёд воздухоплавания
мы хотели ходить по воздуху, а надо было ходить как воздух
но когда ты идёшь как воздух, тебе холодно, потому что лёд хочет шуметь, как вода,
потому что история — это скандал
потому что слова — это смерть
я покинул дом, теперь я умею ходить как воздух
и не умею говорить как человек, а ещё не слышу
половину голоса твоего, ту, что зарыта в землю
зато никто не скажет мне «никогда», «никогда» говорится скрытой стороной голоса
потому что история — это скандал
потому что слова — это смерть
песочные вороны слов рассыпаются, самое страшное из них надежда
Тьма не пришла
Пока люди жили без слёз, без хлеба, вещи нашли себе хлеб, научились жаловаться на собственный материал. Бог биопанка, сращённый с машиной, ощутил себя человеком. Тьма не пришла.
Я ждал её, чтоб ощутить себя человеком. Мне говорили: темнота — бессмысленная лодка возле нашего берега.
Мои кости сказали: будем её вёслами.
Но берег сегодня пустой, как бумага.
Пока длилось сегодня, я убил акрофобию, агорафобию, страх языка, зависимость. Несколько раз чуть не убил человека. Тьма не пришла.
Завтра — хлеб на дне лодки. Мы ждали её, но завтра сказало: хлеб — это вы под зубами чужого бессмертия. Хлеб не может оглядываться в поисках лазеек. Обещание тьмы как позор. Но мы ловим позор, как вёсла. Красен позор, как тьма.
Где же наши ворота из сплошного дёгтя? Где же наши глаза из сплошных зрачков? Вещь нашла нашу тьму и оставила при себе.
Кости, росшие под землёй, остановились, выплыла в текст лодка пустой бумаги. Часто пишется ткань, а читается правильно тварь, но тварь темноты не читается — на этой стене только список разрешённых предметов:
наружное бессмертие, капсульная совесть, язык продаваемого объекта.
Неузнаваемого. При свете таком никого не узнать.
***
оборачиваясь на все четыре стороны, человек создаёт
пятое лицо, которое никто не слышит
пятое лицо — это ловля распада
история дороги рассыпается
здесь не принято слышать ловца
от неречи ловца остаётся лишь
пятое лицо, которое они видят как маску
отправляясь на все четыре стороны, человек сохраняет
глаза маски дают ответ-растворение
но неслышащие, рассыпав дорогу, ждут ответа
от волны пыли
получают квадрат пустоты
и кто-то добавляет туда монету
как советский пекарь — в буханку
для тяжести
сырая дешёвая пустота
несётся в пятую сторону, разбивается
о маску
***
От ловких путей уводят
радуги камня. Человек не знал, что такие бывают.
Он не видит под брусчаткой пляжа, но видит
видеокамеры, спрятанные за холмами. Каждый чуть дальше от другого,
чем предыдущий. По стене вопроса ползёт тишина. Камень протягивает ответ,
как руку. Её не видят.
Здесь не разговаривают, как совы, не ощущают
под колёсами трупы дорог — кости расколотого асфальта,
вжимающегося в глину, здесь всё хорошо, ни одного
полого холма, все набиты глазами,
другой человек изображает холм, набивая глаз
на руке. Но всё равно не видит.
Видят только прямое высказывание, камень спрашивает:
может ли высказывание быть прямым, ведь это словно
прямой камень? Прямой, говорит он, лишь треугольник масонов,
человеческая поделка. Если за высказыванием — настоящие глаза,
оно полно выбоин и изгибов. А человек лишь хотел пойти
ловким путём свободы, но кто же знал,
что его настоящие глаза как сова.
И в темноте другой стороны свободы, каменной и неловкой,
они подсказывают: это брод, человек,
а это стремнина, а это следящие за тобой,
последи за ними в ответ.
Медленная система
Корни вместо дорог. По корням человек идёт, чтобы рассеяться —
думает, идёт наверх, но лишь пауки и белки взбираются по стволу,
а он остановится, видя вместо себя число. Дерево — медленная система,
можно идти по корням, под землёй, всю жизнь,
тут дышат землёй, она невидима,
беличий хвост бога мелькает перед закрытыми глазами.
Человек хочет украсть не его — меня.
Моё умение видеть цвет земли, когда нужно, и выключать умение, когда нужно
кому-то важному. Человек не видит земли,
корни под его ногами вьются, как волосы Вероники,
корни горизонтальны. Скоро его опрокинет,
но моё «скоро» — это его «медленно».
Вот ты куда идёшь — к волкам волшбы,
не зная, кто твой бог, не догадываясь,
что туман осядет на коже нефтью. В двух шагах от линии разрушения
твоё зеркало-воздух, ты перестанешь
дышать землёй, увидишь себя,
больше не увидишь себя.
Они наступают после воздуха, после числа.
Нефтяные листья уничтожения,
словно вырезанные из бумаги,
каменными ножницами из каменной бумаги,
иди, движение — жизнь.
Яма чтения
Не прочёл воду.
Прочти воду, ломка умения, вода следует, как рукав, как следит, как сон рассылает под водяными печатями, прочными, как сургуч, как бессмысленность человека.
Под смолой смысла, застывшей, как человек у новых ворот, ожидаю ничего не найти. Сон в рукаве, кот в мешке, другой человек под водой ломает камыш, чтобы дышать, а там ничего. Только воду читать, только в её рукавах слёз не видно.
Циркуль воды начертит самый правильный круг, что исчезнет в ту же секунду, но ты будешь видеть его всегда, на любой поверхности, в яме чтения, глазами земли, краткими правилами огня, разными глазами листьев.
Девочка Эдип
Если ты не хочешь трахать уродливого кобеля, ты не знаешь жизни
Если ты не хочешь трахать уродливого кобеля, ты не видишь смерти
Она, словно бражник, летит на твою лампу, и лампа скоро погаснет
Если ты не хочешь трахать уродливого кобеля, тебя съедят сорок котов
Если ты не хочешь трахать уродливого кобеля, тебя съедят сорок китов
Если ты не хочешь трахать уродливого кобеля, скоро станешь никому не нужна
Даже котам и китам, если ты не хочешь трахать уродливого кобеля
Ты ничего не понимаешь в мужской красоте
Ты ничего не понимаешь в своём предназначении
Ты хочешь невозможного, как подснежников в июле, когда солнце сожгло и траву
А уродливый кобель хочет возможного — съесть тебя: ему обидно
Что тебя съедят сорок китов
Женщина-Иона, девочка-Эдип, как же ты выживешь?
Если ты не хочешь трахать уродливого кобеля, ты сама станешь уродливым кобелём
И женщина-Иона, девочка-Эдип отвечает:
По его словам, он самый крутой выживальщик — всё будет нормально
Я соединю своё умение варить суп из топора и жить на потолке
С его, кобеля, уверенностью в своём неуродстве
Я включу самую яркую лампу для вашего бражника
Я приведу в эту реку сорок китов
Дважды, трижды и столько
Сколько лет студентки филфака читают жизнеописанье царя Эдипа
Не беспокойся: большинство филологов — женщины
Мы уже выучили наизусть, как убивать отцов