И снова о Джафаре

В драке он был неистов и беспощаден. В Беш-Боле о нём
все знали и обходили его окольными путями.
Он появлялся неожиданно именно там, где его ждали
в предчувствии невозможного,
при странных обстоятельствах, как это уже было
однажды в летнем предвечерье. Летучая мышь, словно заострённый камень,
вильнула у самого моего виска, подловив
его боковой взгляд в мою сторону. Он двигался
по направлению комковатых деревьев по линии горизонта.
Туда, где станционная жизнь, будто воскресший рай, в чахлой
помпезности буфета потакает
босховскому аду в своей перспективе, где всё длится невыносимой жарой и
разгрузкой вагонов, пока не наступает ночь.
Тёмная стихия безвестия воплощала
в нём антрацитовую черноту блатного ангела с неприкаянной
походкой, как у Аккаттоне. Его боялись больше, чем
смерти, скорее не его, — а некий силуэт темноты, который мог бы
местному жителю померещиться в районе угольного склада. И вот он исчез… и он исчез
навсегда. Обрядовый пакт немоты и мглы одержим в рекурсии стоп-кадра.
От дома к дому за спиной низкорослого почтальона
тлеющая глухомань под сводом вездесущего солнца опекает
ежедневный маршрут с одним и тем же свидетельством:
лучше молчать и не видеть, лучше не вспоминать
и не говорить о нём вслух.
Сидя на рельсах, кто-то из плановых в дымчатом забвении
из полумрака пырнул его ножом, пырнул дважды.
Зажав кровоточащие раны ладонью, без страха и сожаления
в позе восточного приветствия он умирал.
В тот вечер на лице женщины мелькнуло
беспокойство.
Находясь в крохотном пространстве между
зеркалом напротив двери и громоздким шифоньером, она,
в отражении своего присутствия,
замедлила тишину мёртвого уюта участью тутошнего и тутошнего пребывания.
В какой-то момент она не выключила свет, она легла спать.
Было уже поздно.
Бархатистая дрожь листвы в потустороннем безветрии
на тряпичном коврике
с изображением двух единорогов коснулась её лба.
Ковровая бессобытийность в открытых глазах
вновь обернулась выцветшей тенью
отсроченных грёз.
Выключив наконец-то комнатный свет,
она ощутила за окном
избыток предутренней темноты,
предсказавшей ей
своё прощение.