ЕЩЁ БЫ СЕКУНДУ
Дождь – пальцы музыканта,
заставляющие звучать железо,
дерево, воздух – трава:
шелестит, когда диагональ воды
хлещет наотмашь по невидимым
трещинам в нём, от вдыхания которых
голос распадается на несколько
оттенков, как горох, что катится и
катится и катится по столу, когда белый шум
уже полчаса как вслушивается в тебя –
комната – расплёскиваясь по стенам
бегонией.
В рёбрах света читается день,
и мы – в нём – ожог от крапивы, ищем
островок живого – воспалиться.
Птицы медленны – поперёк двора –
толкают воздух, тесня дождь своим
переглядыванием. Рана утра рубцуется
пробуждением. Поверхность сна,
его слабость – запёкшееся.
Твердеющая кровь – очертание точки
в конце чёрного. Выворачивание себя – дать
мягкой текучести проступить сквозь
камень. «Я» стекается циферблатом из
восковой руки (слепок из того,
что осталось после обмена зрительным щебетом),
раздвигающей нити
свинцовой бесформенности в такт
семенящей дробности оплетающего
внутреннее шума, когда любая плоскость –
звуковое зеркало касанию, и ты снова здесь,
как неоспоримое доказательство раны.
В ТВОЕЙ ПРОЗРАЧНОСТИ…
Идёшь сквозь воздух, прирученный мной, как узлы распутываешь в темноте. Шары для жонглирования – время, охлаждённое прозой. Приближаешься пыльцой с крыльев пчелы. Неразгаданные координаты пылающих зданий. Пробоина в инее – огненное колесо. Камнепад мыслей. Интерпретируешь грохот событием или точкой отсчёта для замедленного воспроизведения того, когда касается яблоня жгучим цветением лицевого льда. Тропы в кукольный дом.
*
Газ гладит воздух, как тень птицы рассекает мякоть, застеленную солнечной простынёй, стены. Предложи способ уйти от картины мира. Хор внутри стальных каркасов перенимает умение строить пение над голосами. Вернись вперёд. Куски материи, разносимые ветром, снопы искрят при лунной сварке, мель – надрыв глубины – это то, что осталось от нас в этом тихом дожде.
*
Знаешь ли ты, сколько длится тепло на ручке двери от твоей ладони? След от губ на старом окне? Быстрее, чем поезд блеснёт оперением на мосту через узкую речку. Ресница коснётся поверхности чая. Успеть вложить лёгкость слуха, сухость зрения. Ветвятся миры. Кровь многомерна. На дне глотка ты найдешь, что живо во мне. Так плечи снимают остроту лучей солнца и я – шоссе: теку по твои пальцам, обернутый ранее в горечь полуночи. Отдай то, что мешает огню, и ветер поскользнется на твоей пустоте.
К ПОЛЛОКУ
задуть в землю ветры
черный экран падает на снег
набок трещины вывернуло
кости звенят стекла
от размотанной резьбы воздуха
бинтами оборачивается вокруг
кавычек давая голосу течь во
все стороны туман затемнил
зеркала и озеро лес стене
преклоняется тенью тело
ведомое краской швыряет
себя окончанием на холст
звеня в октаву росе
расчерчивающей впервые
осеннее поле по цвету дыхания
земли пустые ряды городов
стонет воздух от вида
собственной кожи свет из
черновиков проливаясь на пол
кочует по слепкам движений
из оскала в камень кисть летит
его дрейфующий танец номад
четыре запястья быстрее птицы
стрелка песочных часов из увечья
в судорогу окружает спиралью
эпилептический яд вонзается
в семя бутоном комбинация
на гранях костей блики
в глазах считает окно
насыщается горизонт замотан
в след желтеет архитектура
ЧЁРНАЯ КНИГА
Ты подняла голову и сказала:
«Посмотри, вон на самой верхушке сидит всего лишь одна птица».
Я посмотрел вверх, и чёрная листва обрушилась на меня.
Из промежутков между словами вытекает кипящая смола.
Мы называли это ночью, мы были ей.
Берег реки твёрже асфальта.
Твой взгляд оказался кстати, когда мы решили пойти босиком.
Мякоть слов обжигают печи твоих губ.
Я пересобираю скелет пространства – выразить то, что за обрывом крови.
Потоки людей несут свои взгляды, как ножи, разрезая тишину реки.
Что нам останется от этого вечера?
Остров, где мы сохраним осколки памяти?
За каждым изгибом реки новый словарь.
Мы – два слова, которые не связать в след.
Тёмные стекла заброшенных домов.
Место, где мы разводим мосты.
И не нужно боятся шероховатости в моём голосе –
это всего лишь кора дерева, которое я вдохнул в себя.
Дерево, на верхушке которого встретились наши чёрные страницы в книгу.
НА СЕРЕДИНЕ РАЗГОВОРА
Кусочки дат, окончательно обезумевшие от внутреннего почерневшего инеем зеркала, наклонили телесный дым в интегральный шум несвязанного пространством события.
Оно и есть объём, развернувшийся на маленьких светящихся участках, открытых во все стороны, выдаваемый за фрагменты формируемой среды, в которых мы можем, как нам сказали, если сделать это аккуратно (фарфор), разместить наши исчезающие следы.
Дата имитирует, рассекая множества – людей, воздух меняет цвет, насколько птица меняет натяжение разговора между нами, садясь где-то посередине.
ЛЁД
*
В растение входит человек, оборачивается, и свет ломается в поперечнике. Капли масла. Автомобили на дорогах вечером – мазки красок на импрессионистских полотнах. Я раздавливаю ногой грязь, словно вхожу в галерею. Снег идёт пешком внутри огня, который ты вынесла на представление. Влага, сшивающая наши губы. Я смотрю на асфальт – на память со стороны забывания, а кто-то вяжет для нас сквозняк в косу над всплесками перевёрнутого над головой озера.
*
Деревья этой осенью – электричество: нервы. Отключаешь кору, и дождь показывает ожоги. Медленно испарение теней. Вентилятор на столе приручает смерч. Спираль, по которой ты уходишь в самую сердцевину прикосновений. Вкручивай в меня свои лампы. Найди начало звука — тяни – разматывается клубок – черный диск опробует слуховую комнату. Мелодия – свет, скользящий по заспанным стенам. Посели меня под своими сомкнутыми веками.
*
Ванная принимает мою раздробленность. Конфигурация. Моль оседает в стакане воды. Вечер — ещё пять минут в груди. Его хватит, чтобы подсохли крылья. Настой на взглядах. Идёшь по мосту, который оказывается рукой, прижатой к глазам. В этом прибое – треск стульев в огне. Вата наполняет рот. Облака, не дающие сло́ва. Перед тобой поле цветов – разбей солнцем. Может, снег ответит пульсации на кончиках пальцев. Постучись в кристалл. Монета спрячет лицо. Разложить угли в следы и мебель заговорит, как свинец перезревает в утро и лёд открывает тень.